Книги по аквариумистике

Собачья рыба, хундсфиш. — Umbra Crameri Fitz. (рис. 7.126)

Эта небольшая рыбка, из семейства щук, имеет только некоторое сходство с нашей пресноводной акулой. Туловище ее, которое, вальковатое, в виде сигары, покрыто крупной чешуей, а пасть вооружена очень тонкими и острыми зубами, делающими ее крайне неудобной для содержания в общем аквариуме. Глаза большие, носовые отверстия очень маленькие и двойные; передняя пара лежит ближе к носу, вторая — к глазу. Общий цвет тела красно-бурый, на спине темнее, на брюшке светлее; на голове и туловище неправильно рассеяны темно-бурые пятна и черточки; спинной и хвостовой плавники буроватые; последний закруглен. Самчик отличается красноватой линией, идущей вдоль всего брюшка от головы и до хвоста, а также меньшим ростом, который у него достигает едва 2 дюймов, между тем как рост самки доходит иногда до 3 и 3¹/₂ дюймов.

Водится эта рыбка главным образом в Австрии и Венгрии, в торфяных болотах и озерах близ Нейзидлерского озера, Моосбруна около Вены, в пруде Teufelsbach у Пешта, около Платенского озера и немногих других местностях, а также у нас в Турлацком озере и Каргальском болоте Днестровского лимана.

Собачья рыба любит глубокую светлую воду с тинистым дном, почему попадается весьма редко, тем более что крайне осторожна и при малейшем шуме зарывается в ил. По наблюдениям Геккеля, рыбка эта больше держится на дне, лишь изредка всплывая на поверхность, и живет всегда немногочисленными семьями, по 5—6 штук в одной норе. Плавая, хундсфиш передвигает грудными и брюшными плавниками очень оригинально: не сразу, как все остальные рыбы, а попеременно, подобно тому, как делает это лапами собака, когда бежит (потому, вероятно, и дано ей название собачьей рыбы); спинной же плавник ее в это время движется волнообразно, и притом так, как будто каждый из лучей его снабжен отдельным мускулом. Кроме того, последние 3—4 луча этого плавника колеблются даже и тогда, когда рыба не плавает, а совершенно спокойно лежит или стоит неподвижно. Но страннее всего эта рыба в неподвижном состоянии. Бывают минуты, когда она держится в воде как окаменелая, то совершенно горизонтально, будто палка, то вертикально, то вверх, то вниз головой. И стоит так, не шевелясь, очень долго, затем вдруг ударом хвоста взвивается из глубины на поверхность, жадно вбирает в себя воздух и, опускаясь, выпускает большую часть его сквозь жаберные крышки в виде крупных пузырей, а оставшийся медленно вдыхает в себя и как бы пережевывает. Впрочем, в этом очень сходится с ней и наша щука.

Помещенные в большой стеклянный сосуд в числе 3—4 штук (одна такая рыбка не может жить и большей частью околевает от скуки), собачьи рыбы очень скоро привыкают к неволе и живут очень долгое время. Лучшей пищей служит им мелкоизрубленная сырая говядина, которую они никогда не ловят на лету, как другие рыбы, а поднимают обыкновенно только тогда, когда она уже упала на дно.

Но еще приятнее им маленькие рыбки, которых они или проглатывают моментально, или рвут на части. Любопытно смотреть, с какой жадностью они устремляются на эту живую добычу, с какой яростью преследуют ее и, поймав наконец, с каким остервенением рвут ее друг у друга. За минуту перед тем совершенно вялые, апатичные, при виде прытких рыбок они тотчас же оживляются и начинают ухищряться, как бы ими поживиться. Чем больше аквариум, тем, конечно, труднее им поймать их и тем дольше приходится гоняться. Зрелище этой ловли, как я сейчас сказал, крайне любопытно, но в то же время и крайне неприятно, так как нередко случается, что, прежде чем проглотить свою жертву, они рвут ее на части. Для произведения этого опыта пригоднее всего мелкие малявки (Leucaspius), до которых они большие охотницы.

При содержании хундсфишей в аквариуме, по словам Геккеля, надо особенно наблюдать за тем, чтобы ни одна из них не погибла, потому что они питают друг к другу такую привязанность, что если умрет одна из ужившихся вместе рыбок, то вскоре следуют за ней и все остальные. Сам этого, однако, я не замечал, хотя как у меня, так и других любителей были неоднократно случаи, что рыбки гибли. Обыкновенно оставшиеся в живых преспокойно переносили гибель своих сожительниц.

Обжившись в аквариуме, они вскоре становятся столь смирными и ручными, что жмутся к стеклу при виде знакомого им лица и жадно хватают из его рук пищу.

Размножение собачьей рыбки в аквариуме является большой редкостью и, насколько мне известно, подробно было прослежено пока только раз.

Принесшие приплод рыбки помещались в аквариуме, имевшем около 14 верш, длины и 12 ширины. Три из них были маленькие и одна крупная, около 11 см длины. Эта последняя, отличавшаяся всегда большим обжорством, вдруг в апреле стала сильно полнеть и расцветилась так, как никогда. Спина ее сделалась мраморной, живот мутно-желтого цвета, боковые линии блестели ярко-желтым, как бы металлическим цветом, а на двух последних лучах спинного и на среднем луче хвостового плавников появились кроваво-красные пятнышки. Все ясно показывало, что это была готовая к метанию икры самка.

Из трех остальных одна, по-видимому, была тоже самка, но признаков готовности к икрометанию не обнаруживала, а потому две другие маленькие то и дело ее отгоняли, а сами старались держаться как можно ближе к большой самке. Вся эта тройка была постоянно в сильном волнении и, казалось, подыскивала местечко, годное для помета икры, который и не заставил себя долго ждать.

Он произошел утром около 9 часов. Самцы стояли по бокам крупной самки и все трое дрожали; маленькая самка находилась над ними и также дрожала. Икра падала медленно на дно, на старательно расчищенное рыбами местечко. Икрометание повторилось таким образом несколько раз, и когда вся икра была выметана, то самка прогнала самцов, а сама стала над ней и стояла по целым часам, постоянно помахивая плавниками. Малейшая соринка, подплывавшая к икре, разгрызалась и уносилась.

Самцы между тем то и дело порывались подплыть к икре, но были сейчас же прогоняемы, а так как проявлении эти тревожило очень рыбку и отрывало ее от маханья над икринками, то самцов этих удалили.

Количество выметанных самкой икринок насчитывалось от 100 до 150, а температура воды, при которой произошло икрометание, была всего +10° по Р. Опасаясь, как бы столь низкая температура не задержала развития икры, аквариум на третий день начали подогревать и довели температуру до +14° Р. Но вследствие ли этого повышения или того, что икра была не оплодотворена, икринки начали вдруг белеть и покрываться плесенью. Заметив это, самка пришла в сильное волнение, тщательно собирала испорченные икринки, разгрызала их и относила как можно дальше от гнезда. Однако, несмотря на все эти старания, на шестой день все икринки оказались белыми, и бедная самка, покинув свое место, металась по аквариуму как угорелая то к стеклам, то в гущу, стремясь как бы уйти из аквариума, уплыть подальше. Вообще видно было, что гибель икринок была для нее очень тягостна. Тогда ее отсадили к самцам. Здесь она несколько успокоилась, но не поправилась, а стала все сильнее и сильнее хиреть и наконец умерла.

В продолжение всех 6 дней ухода за икринками самка ничего не ела, и когда ей бросили кусочек мяса к самой морде, то она схватила его и отнесла в дальний угол аквариума.

Кроме этого случая, размножение собачьей рыбы наблюдалось еще в садовых бассейнах у рыборазводчика Матте, которые были густо засажены растениями и содержали в себе множество укромных уголков среди разбросанных там и сям коряг и корней.

Добавим, что самки у собачьих рыб, по-видимому, встречаются гораздо чаще, чем самцы, и что вследствие этого рыбы эти нередко у любителей гибнут, не будучи в состоянии выметать наполняющую их икру за отсутствием самцов.

Вьюн. — Cobitis fossilis L. (рис. 7.127, 2)

По наружному виду своему вьюн многим напоминает змею и название свое получил, вероятно, от способности извиваться. Тело его очень длинное, почти цилиндрическое; голова также удлиненная, у лба немного приплюснутая; рот обращен книзу и окружен десятью усиками, из которых 6 находятся на верхней и 4 — на нижней губе; плавники закругленные, брюшные меньше грудных; глаза маленькие, красивого золотистого цвета; ноздри с двумя отверстиями, из которых первое снабжено небольшим трубчатым удлинением. Тело его не голое, каким оно на первый взгляд кажется, но покрыто очень мелкой, довольно ясно заметной чешуей, состоящей из кругловатых, прозрачных пластинок, которые, при рассматривании их в слабо увеличивающий микроскоп, оказываются снабженными шероховатыми ребрышками, направляющимися, подобно радиусам, к центральному кружку.

Что касается до цвета вьюна, то он следующий: спина желто-бурая с черными крапинами, брюхо темно-желтое, иногда даже оранжево-красноватое; по бокам туловища тянутся три черных полосы, из которых средняя широкая, а боковые узенькие. Полосы эти к хвосту переходят в ряд черно-коричневых крапин величиной с крупную точку, крапин, покрывающих, кроме того, также все тело и голову и сильно способствующих увеличению яркости желто-оранжевого оттенка живота. Плавники темно-коричневые, также покрыты многочисленными крапинами, в особенности — хвостовой и спинной.

Водится вьюн почти во всей Средней и Южной России и любит болотистые речки, иловатые пруды, канавы и болота. Вообще он может жить там, где немыслимо существование никакой другой рыбы, не исключая даже, кажется, и карася. Зарывшись в ил и тину, отыскивает он себе в них пищу: червей, личинок насекомых, улиток и поднимается на поверхность только перед ненастьем, но поднимается так правильно, что во многих домах его держат из-за этой способности в банках с водой вместо барометра. Особенно охотно зарывается вьюн в тину в холодную погоду, а в зимнюю пору, начиная с ноября, не выходит из нее чуть на до самой весны, что и дало, по всей вероятности, немцам повод назвать его шламбейсер (илоед) и предполагать, что он зарождается из ила.

Вьюны обладают очень хорошим обонянием и потому тотчас же чувствуют, если где брошена пища. Ощутив запах, вьюн перестает двигаться и шевелить усами, как бы сосредоточивает внимание: где бы могла она находиться? Потом начинает исследовать почву усами, останавливается в том месте, где находится даже зарытая пища, и вырывает ее. Стоящие спокойно на месте вьюны находят пищу сразу в земле, бросаясь даже с довольно большого расстояния к месту, где она зарыта, но если они чем-нибудь взволнованы, неспокойны, то теряют способность быстро ее отыскивать.

При этом они нередко выказывают подражательную способность. Как только один из них начнет где-нибудь исследовать грунт и найдет пищу, так сейчас же соберутся туда и другие вьюны и также начнут рыть.

Вьюны отличаются, кроме того, памятью и потому часто возвращаются к тому месту, где их кормили, или где они находили корм, и делают это даже в проточной воде, в которой запах от находившейся пищи, само собой разумеется, быстро исчезает.

В аквариуме вьюн живет хорошо, но представляет два неудобства: во-первых, мутит воду, в особенности перед наступлением грозы и непогоды, а во-вторых, его чрезвычайно трудно кормить, когда в аквариуме кроме него есть еще другие рыбы. Ибо он, в особенности маленький, до того вял, что для того, чтобы съесть червяка, ему надо или чтобы червяк чуть не попал в рот, или же чтобы он проворочался перед его носом, по крайней мере, несколько минут. Лучший и самый легкий способ накормить его — это, конечно, бросать перед ним чуть не целые пригоршни червей, но и этот способ не всегда удается. Бывает, что остальные рыбы еще не совсем сыты, а закармливать их ежедневно, что называется, до отвала, вредно, тогда опять-таки вьюну ничего не достается. И вот тут-то, с голодухи, и начинается его отыскивание пищи, его копание в песке, поднимающее, как перед ненастьем, всю грязь со дна и делающее воду совершенно мутной. Мелкие экземпляры еще довольно сносны, но зато они скорее околевают. Что же касается до крупных, то от них положительно житья нет.

Вьюн, кроме свойства предугадывать дурную погоду, обладает еще редкой среди рыб способностью пищать. Писк этот или визг бывает иногда довольно громок и походит на звук, получающийся при быстром трении песчинки о стекло. Вьюн производит его, как говорят, тогда, когда в воде чувствуется недостаток в кислороде, и таким образом как бы извещает, что пора освежить или переменить в аквариуме воду. Мне самому, впрочем, пришлось слышать звук этот всего один раз и то не в аквариуме, а в банке, в которую были посажены подаренные мне одним моим знакомым вьюны. Воду в этой банке не меняли очень долго, и так как, сверх того, вместо червей вьюнам этим давали белый хлеб, то вода эта, кроме недостатка кислорода, по всей вероятности, была еще и попорчена. И вот оттуда-то и стал раздаваться писк. Сначала я думал, что мне это только показалось, но потом, когда писк стал повторяться и я подошел к банке поближе, то ясно различил, что звук выходил из нее, и видел даже при этом, как головы вьюнов высовывались из воды.

Впрочем, способностью этой должны быть одарены все вьюны, так как, глотая атмосферный воздух, они пропускают его сквозь пищеприемный канал, причем пропускание это заменяет им дыхание жабрами.

Воздух этот выходит обычно из анального отверстия в виде крупных пузырьков, а что он действительно служит им дыханием — показывает само изменение состава выдыхаемого воздуха: он значительно богаче углекислотой и беднее кислородом, чем вдыхаемый.

К этому оригинальному способу дыхания вьюны прибегают не постоянно, а только, как мы уже выше сказали, в том случае, когда в воде почти совсем нет кислорода. Баумерт, помещая вьюнов в воду, богато насыщенную этим газом, неоднократно замечал, что они никогда не высовывают оттуда головы и не пищат, но начинают пищать тотчас же, как только поместить их в воду испорченную.

Пробыв долгое время в аквариуме с чистой и в особенности с хорошо вентилированной водой, вьюны принимают чрезвычайно красивую окраску; вероятно, грязная слизь, покрывающая их тело, от этой воды сходит и цвета выступают ярче.

Долгое же пребывание вьюна, но только в отдельном аквариуме, имеет еще то благодетельное на него влияние, что приучает его есть бросаемых ему червей и таким образом как бы подготовляет его к общественной жизни в аквариуме с другими видами рыб.

Интересные наблюдения были сделаны одним любителем при разведении вьюнов. Три вьюна — два самца и одна самка — были помещены в большой аквариум, вмещавший 13 ведер воды и засаженный Potamgeton crispus, Isoёtes lacustris, Fontinalis antipyretica и Elodea canadensis.

Грунтом в этом аквариуме служила смесь из крупного песка, ила и торфа, покрытая сверху тонким слоем чисто промытого песка. Местами на поверхности грунта из нескольких плоских камней были сложены небольшие пещерки и, кроме того, в грунте вкопаны два куска гончарной трубы, по 18 см каждый, таким образом, что один из концов их выступал наполовину диаметра трубы над грунтом. В этих трубках рыбы проводили большую часть дня, выходя на поиски пищи лишь по вечерам.

Два года рыбы не проявляли никакой склонности к нересту. Наконец, весной третьего, в начале марта, самка значительно увеличилась в объеме, а вместе изменилась и в окраске: темно-коричневые продольные полосы на ее теле стали очень резкими, а живот около заднепроходного и хвостовой плавник получили красноватый отлив. Более крупный из самцов держался постоянно около самки, причем окраска его тела тоже стала ярче, а передние лучи грудных плавников и окружающие рот короткие усики приобрели ярко-красную окраску. Второй самец, преследуемый первым, держался почти всегда под камнями в трубах и выходил из них, только когда крупного самца не было видно.

Как-то вечером, во второй половине апреля, рыбки эти обнаружили вдруг необычайное оживление. Самка быстро скользила по дну между камнями и растениями, то поднимаясь, то опускаясь вдоль стенок аквариума, а самец неотступно следовал за ней, стараясь держаться как можно ближе. Неоднократно рыбы присасывались даже друг к другу ртами, причем продолжали плыть, обвиваясь друг около друга хвостовыми частями тела. Рыбы держались настолько тесно друг к другу, что получалось такое впечатление, как будто перед наблюдателем не две, а одна плавающая по аквариуму рыба. А часа через полтора после начала этих игр рыбы вдруг остановились около той его стенки, где растения были посажены очень густо, и самка выметала около 30 икринок, которые, вследствие резких движений рыб, были разбросаны во все стороны, причем большая часть их, падая на дно, прилипла к веткам и листьям растений и только две-три упали на грунт.

После этого рыбы упали на песок совсем без движения. Первым пришел в себя самец и сейчас же бросился к самке. Снова началась неистовая гонка, поднявшая в воде сильную муть, и затем последовало выметыванье икринок приблизительно в том же количестве, как и в первый раз. Таким образом произошло более 15 последовательных пометов икры.

К следующему утру муть в воде исчезла, рыб не было видно, но все части растений, грунт и стенки аквариума были покрыты многочисленными мелкими желтовато-розовыми икринками. Через два дня икринки заметно увеличились в объеме, стали прозрачнее, а четыре дня спустя после метания икры показались и производители. С жадностью набросились было они на икру, но тотчас же были выловлены и переведены в другой аквариум.

Развитие икринок длилось от 8 до 10 дней, причем в конце этого периода при ударе по аквариуму можно было заметить в икринках движение зародышей, готовых покинуть оболочку икринок. Выклевывание мальков произошло ночью, и наутро восьмого дня можно было видеть много пустых икриных оболочек. Число их на следующий день значительно увеличилось, живых мальков, однако, еще не было видно; равным образом заметно не было, чтобы и пущенные в аквариум мелкие циклопы уменьшались в числе. В течение нескольких недель аквариум выглядел вымершим, так как, несмотря на частые и тщательные наблюдения, никаких признаков присутствия в нем мальков открыть не удалось.

Прождав до половины июня, наш любитель решил, наконец, узнать, чем кончилась его попытка развести вьюнов, вылил воду из аквариума и стал осторожно вынимать грунт. Захватив рукой столько грунта, сколько мог забрать, он вдруг заметил, что в образовавшемся углублении, наполненном мутной водой, быстро двигалось несколько мальков, выловить которых было довольно трудно, так как они быстро уходили в мягкую илистую почву. Тогда он начал очень осторожно разбирать отдельные части грунта и в результате извлек 77 мальков — число, конечно, очень незначительное сравнительно с количеством выметанной производителями икры. По-видимому, часть икры погибла от грибка, другая была уничтожена метавшими рыбами и, наконец, часть мальков при извлечении из грунта могла остаться незамеченной.

Наиболее крупные мальки имели 4 см длины и были окрашены гораздо светлее, чем их родители. Основной фон тела был желтовато-розовый со светло-оливковыми полосами. Губы, усики и плавники их были серовато- или зеленовато-желтоватые.

Пущенные в отдельный аквариум, они сейчас же ушли в грунт. Кормом им служили энхитреус, писцидин № 000 и очень мелко рубленные дождевые черви. Корм этот бросался с вечера в аквариум и падал на дно, а наутро от него не оставалось никаких следов, хотя самих мальков ни разу не было видно.

Вода в аквариуме за все время не продувалась и не менялась.

В Москву привозят вьюнов из Владимирской губернии из озерков и болотистых речек, где их ловят преимущественно зимой у отдушин. Пересылать их лучше всего в банках во влажном мху, где они сохраняются даже лучше, чем при пересылке в воде.

Кроме обыкновенного вьюна, встречается еще форма его — совершенно выцветший белый вьюн. Альбиническая форма эта, как говорят, попадается во многих местностях России, но очень редко. Любопытный экземпляр такого вьюна одно время можно было видеть в Московском зоологическом саду, куда он доставлен был из Рязанской губернии фотографом Диго.

Голец.— Cobitis barbatula L. (рис. 7.127 и 7.128)

Рыба почти совершенно лишенная чешуи — голая, откуда, вероятно, и получила свое название. Цвета бывает различного, смотря по возрасту и местообитанию: в водах проточных с каменистым или песчаным дном желтее, нежели в непроточных, илистых; молодые — пестрее взрослых, а живущие на юге — бурее, нежели живущие на севере. Однако большей частью имеет спину и бока серовато-желтые с зелено-буроватыми пятнышками, которые то сливаются в волнистые ленты, то образуют поперечные полосы и черточки и придают цвету рыбки какую-то мраморную окраску. Вообще цвет ее крайне трудно поддается описанию.

Тело гольца вальковатое, удлиненное; голова сравнительно большая, спереди притуплённая; рот маленький, расположенный снизу, так как нижняя губа короче верхней. Рот этот окружен 6 усиками, из которых 4 на верхней губе расположены в одну линию и очень сближены, а 2 на нижней, в углах рта. Крайние из верхних усиков длиннее остальных. Усики эти, по Бланшару, служат гольцу для обшаривания тины и схватывания насекомых и червей, которыми он питается. Глаза небольшие, синеватые. Все плавники немного закругленные, испещрены черными пятнышками и только брюшной да заднепроходный остаются постоянно чисто желто-белыми.

По величине своей голец принадлежит к самым небольшим рыбкам и редко достигает длины 3 вершков. Водится он во всей России и встречается как в проточных, так и стоячих водах. Вообще относительно воды голец довольно неразборчив. Местопребыванием своим он выбирает обыкновенно дно, где, притаившись, лежит большею частью неподвижно и прячется между камнями, корягами и мхом или, зарывшись в тину или песок, делает норки себе под камнями и залезает в трещины, и вот почему у него большей частью плавники кажутся как бы обитыми.

В речках голец сравнительно малочислен и встречается большей частью в одиночку на перекатах и небольшой глубине; в прудах же и вообще стоячей воде, наоборот, попадается в весьма значительном количестве и держится, в особенности зимой, преимущественно на глубине.

Особенно сильно размножается голец в копаных прудах. Нерест гольцов бывает в апреле или мае, но как он совершается — это совсем неизвестно, так что эта маленькая рыбка представляет опять-таки интересный предмет для наблюдений в аквариуме.

Голец обладает большой чувствительностью, в особенности к атмосферным переменам, и потому, подобно вьюну, содержится во многих домах в банках с водой вместо барометра. Чувствительность его так сильна, что он задолго еще до наступления ненастья начинает подниматься со дна, все чаще и чаще бороздить поверхность и не покидает ее больше до самого окончания грозы, бури и вообще какой бы то ни было непогоды. Бланшар предполагает, впрочем, что это зависит не столько от чувствительности, сколько от инстинкта или даже, может быть, проблеска некоторой как бы разумности этой рыбки. Он полагает, что голец оттого только и всплывает на поверхность в жаркое, удушливое время, предшествующее, напр., грозе, что в это время, как известно, начинают летать и стелиться близ поверхности воды разные крылатые насекомые, которые, падая в воду, становятся его легкой добычей. Но Яррель приписывает явление это положительно чувствительности гольца к электрическому току, чувствительности, проявляющейся, по словам китайцев, этих великих наблюдателей природы, также и у золотых рыбок, которых гром не только приводит в страх, но даже и убивает, и у омаров, которые так сильно боятся грозы, что при сильных ударах даже отбрасывают свои клешни.

Все эти действия, как и чувствительность гольца, по мнению Ярреля, следует отнести к спазматическим сокращениям мускулов, производимым влиянием электричества. При этом Яррелль приводит следующий опыт. Если поместить в сосуд с водой рыб, как держащихся близ поверхности, так и предпочитающих жить на глубине, и пропустить сквозь эту воду легкий гальванический ток, то все рыбы придут в волнение, в особенности же гольцы, вьюны и тому подобные рыбы, живущие на дне и имеющие тяжелое дыхание.

В аквариуме голец держится больше на дне, спрятавшись под камушек или в песок, и лишь время от времени всплывает на поверхность, делает несколько кругов и опять укладывается. Поднимаясь со дна, он взвивается обыкновенно очень быстро, но затем, не будучи в состоянии ни долго оставаться на поверхности, ни плавать свободно, как другие рыбы, тотчас же тяжело, безжизненно, как палка, падает на дно, скользя со скалы на скалу, с растения на растение до тех пор, пока ему не удастся как-нибудь и где-нибудь уместиться. Где же это ему удается — все равно на камне ли, на растении ли, там он и остается по целым часам. Бывают случаи, что он ухитряется даже уместиться там, где положительно непонятно, как он только может держаться. Так Яррель рассказывает, что у него раз голец расположился поперек острого ребра вертикально поставленного камня и, опираясь на него в одной только точке своего тела, выделывал самые хитрые экзерциции, чтобы удержаться,— и удержался; а у меня был голец, который постоянно держался на скале, опираясь на нее одним только хвостом. Вообще гольцу, как кажется, нужно найти лишь точку опоры, и тогда все равно, где бы она ни была — у хвоста ли, у головы ли, а он уж непременно удержится.

Живет в аквариуме голец довольно хорошо и только первое время представляет то же затруднение кормления, как и вьюн. Когда же обживется, то может поедать такое громадное число червячков, что положительно нужно дивиться, где он им только находит у себя в желудке место. Схватив червячка, он не проглатывает его просто, как большая часть других рыб, а с какими-то судорогами, так что поднимает весь окружающий его отстой грязи на дне и исчезает в нем на некоторое время, как в каком-нибудь туманном облаке.

Обладая прекрасным зрением, он видит своими крошечными глазками пищу очень издалека и замечает малейшего червячка, брошенного на поверхность, хотя и кажется погруженным в самое сонное состояние. Если вы даете, например, рыбам корм, то обжившийся голец всегда один из первых тут и вырывает его у вас из рук без малейшей застенчивости. Больше же всего привлекает его, как и вообще всех рыб, красный мотыль и все красное; вследствие чего, проголодавшись, он постоянно щиплет золотых рыбок за хвост, за плавники и даже за тело; а раз, во время голода, маленький голец забрался у меня даже на красного телескопа и, усевшись у него на переносье между глазами, долгое время заставлял себя так катать.

Проголодавшись, гольцы прибегают еще к такому оригинальному способу отыскивания пищи. Упершись в дно мордочкой, они начинают с силой потрясать хвостиком и телом и, разбрасывая, таким образом, во все стороны грязь и песок и как бы буравя грунт, мало-помалу погружаются в него; затем вдруг, как обжегшись чем, отскакивают и отправляются буравить в другое место, и продолжают этот маневр до тех пор, пока не устанут.

Для аквариума лучше всего гольцы, взятые из проточных прудов или маленьких речек. Пойманные в такой речке маленькие, величиной не больше булавки, гольцы жили у меня очень долго. Когда я их увидел там, они были до того малы, что положительно нельзя было различить, что за рыба. Придя домой, я сейчас же пустил их в аквариум, но эта поспешность, к величайшему моему прискорбию, стоила жизни одному из них, так как большие рыбы, приняв этих крошек в первую минуту, вероятно, за головастиков, которыми я изредка их кормил, тотчас же набросились на них и засосали самого маленького. К счастью, однако, ошибка эта ограничилась одной только жертвой, а остальные 5 рыбок, оставшись невредимы, вскоре прижились и стали исправно кушать бросаемый им мотыль. Потешно было смотреть, как эти усатые малютки, с жадностью бросившись на мотыля, затягивали его до половины в рот и потом, лежа на песке, досасывали его целыми часами. Съев одного червяка, они принимались всюду шнырять и искать в песке до тех пор, пока я не давал им по другому; этим, однако, мотылем дело и кончалось, так как, не будучи в состоянии найти ему место в желудке, они обычно или бросали его, или же, взобравшись на плавающие на поверхности концы листьев валлиснерии, тяжело дыша, лежали с ним во рту у поверхности воды и проводили в таком положении иногда целый день.

Кроме здешних гольцов бывают еще привозные из Германии, под названием шмерле, или бартгрюндель. Цветом они гораздо темнее наших.

Щиповка, секуша.— Cobitis taenia L. (рис. 7.127, 3)

Это родственный с гольцом вид, отличающийся от последнего подвижными подглазными колючками, которыми неосторожный любитель легко может наколоть себе пальцы. Когда рыбка спокойна, колючки эти лежат в своей ложбинке, но при малейшей тревоге тотчас поднимаются, чтобы служить как бы орудием защиты. Впрочем, насколько это нежное вооружение действительно может служить защитой,— сказать трудно.

Кроме колючек, щиповка отличается еще от гольца более сжатым, сплюснутым, лентообразным (taenia) телом, дающим ей возможность плавая извиваться, подобно змее, между тем как голец плавает почти не изгибаясь, как какая-нибудь палка. Признак чрезвычайно характерный, который мы рекомендуем любителям для отличия при приобретении щиповки, в особенности когда она еще молода и когда и цветом, и формой так сходна с гольцом, что ошибиться неопытному глазу и принять одну рыбку за другую не представляется почти никакого затруднения.

Голова щиповки очень маленькая, круто понижающаяся от вершины головы к оконечности мордочки, сильно сжатая с боков; рот небольшой, снабжен более тонкими, нежели у гольца, усиками, из которых два нижних сидят не в углах рта, как у гольца, а на подбородке. Глаза очень маленькие, выдающиеся, расположены почти у самого лба, желтоватые.

Цвет щиповки гораздо красивее цвета гольца. Спина ее желтая, испещрена множеством различной величины черно-бурых пятен, из которых ряд довольно больших овальных идет вдоль спинного хребта; затем несколько пониже идут два ряда мелких песчинкообразных пятнышек и, наконец, еще пониже, уже по бокам, идет по ряду очень крупных кругловатых. Все плавники светло-серые, из них спинной и хвостовой испещрены рядами темных пятнышек, сливающихся в поперечные прерывающиеся полоски.

Щиповка водится почти во всей России и, подобно гольцу, может жить решительно во всякой воде. Всего охотнее держится она под камнями и между камнями на дне или же вырывает себе целые ходы в песке, где скрывается большую часть дня, выходя только время от времени, чтобы поискать себе пищи, а потому, вероятно, и попадается гораздо реже, чем голец.

Время нереста шиповки — апрель, май, но как он происходит — почти неизвестно. Единственный, насколько я знаю, случай размножения ее в аквариуме произошел только у одного московского любителя и вследствие своей неожиданности прошел почти незамеченным.

Щиповки были получены из небольшого ручья деревни Фили-Покровское в апреле и имели не более 2 или 21/ 2 вершков длины. В конце мая они отсажены были в небольшой круглый аквариум вместимостью в ведро, засаженный растительностью, а в половине июня была выметана икра. Как произошло метание — неизвестно, но на песке оказалось около 300 штук икринок. Температура воды была +16—17° по Р. Икру эту отделили в стеклянный поддонник и поставили на солнце. Мальки вывелись на третий день. Они имели очень толстую голову и тоненькое, как бы стеклянное тельце, а через несколько дней стал расти и хвост; хвост этот у них имел вид обрубка. Питались они зеленью, покрывавшей стенки и растения аквариума, а отчасти и желтком; но последний оказался очень непрактичной пищей. Всех выведшихся было около 60—70 штук. Когда они подросли, их стали кормить резаным мотылем.

В заключение укажем, щиповка отличается способностью хорошо различать соленое, горькое, кислое и сладкое. Если пустить перед ней каплю сахарного сиропа, говорит Г. Эрихсон, то она почти не обращает на нее внимания и разве повернет немного голову в сторону, но если вместо сладкого пустить перед ней крепкого раствора соли, то моментально бросится в сторону и если потом опять и подплывет к этому месту, то сейчас же опять удалится. С лимонной кислотой произойдет то же самое, что и с соляным раствором. Кусочек корма с горчицей и хиной, захваченный в рот, тотчас же выбрасывается. При опыте с салициловым натром, имеющим сладковатый вкус, рыбка чмокает и не спешит отвернуть голову или уйти, но от слабого раствора соли или лимонной кислоты сейчас же уплывает. Так что, видимо, сладкое ощущается ею слабее, чем кислое и соленое.

Сом.— Silurus glanis L. (рис. 7.129)

Наружность сома крайне безобразна, даже страшна. Голова плоская, широкая; пасть огромная, вооруженная многочисленными мелкими острыми зубами. На верхней челюсти находятся два длинных уса, а на нижней четыре, но только коротеньких. Хвост сильно сплющенный, особенно к заднему концу, и занимает более¹/₂ тела; заднепроходный плавник очень длинный. Глаза несоразмерно маленькие, продвинутые к верхней губе. Цвет сома бархатисто-темно-оливковый с оливково-зелеными пятнами; брюхо желтовато-белое и почти все испещрено голубоватыми пятнами; глаза желтые с черными пятнышками; плавники — темно-синие.

Водится сом во всей России, в особенности же в реках Каспийского и Черного морей. Наибольшей величины достигает в Днепре, где изредка попадаются сомы до 20 пудов весом. Сом не любит ни песка, ни быстрой воды, а потому держится только в реках с илистым, вязким дном и самым тихим течением. Зарывшись в ил на дне глубоких ям и бочагов или укрывшись под колоду, шевелит он своими длиннейшими усами и заманивает на них неосторожную рыбу, принимающую их за червей. Днем сом лежит большей частью на дне и всплывает на поверхность только или перед грозой, или во время грозы. Повернувшись боком, плавает он тогда по поверхности и ударяет с такой силой своим могучим хвостом по воде, что она пенится и разбивается с шумом о берег. Плавая под водой, сом беспрестанно выпускает из себя пузырьки воздуха, так что они как бы обозначают его путь. Оригинальное явление это зависит, вероятно, от способности сома сдавливать произвольно плавательный пузырь и выгонять из него воздух через канал, сообщающийся с пищеводом. Во время грозы сом, как говорят некоторые рыбаки, берет также наживу, но главное время его охоты—это вечер, ночь. Сом, однако, ест не постоянно, а периодически, гак что, наевшись хорошенько, не трогает иногда рыбы по целым неделям.

Нерест сома начинается довольно рано—в конце апреля, редко в начале мая, и имеет, так сказать, семейный характер: обыкновенно сомиху сопровождает один-два самца; только там, где сомы многочисленные, их собирается по 4—5 с одной самкой, которая для метания икры нередко вырывает довольно глубокую яму, иногда более 3¹/₂ футов. Местом нереста служат, обыкновенно, глубокие, но тихие промоины, наполненные затонувшими корягами, и чаще всего сомы трутся у самого берега.

Из того, что сомы встречаются в это время большей частью попарно, можно заключить, что самцы остаются охранять выметанную икру до тех пор, пока не выклюнутся молодые рыбки. Косвенным же подтверждением этого может служить и многочисленность сомов в удобных для него местностях, несмотря на то, что количество выметанных икринок относительно весьма незначительно и простирается всего до 17—20 тысяч, откуда само собой следует, что икринки эти, сравнительно, имеют весьма большую величину. При позднем метании сомов развитие зародыша идет весьма быстро, и через неделю, много полторы, из них выходят маленькие сомята, своей безобразно широкой головой и длинным хвостом чрезвычайно напоминающие головастиков лягушек.

В комнатных аквариумах наш русский сом встречается крайне редко, чему главной причиной служит, во-первых, что его ни в магазинах аквариумов, ни даже на рыбном рынке не продают, а во-вторых, что там, где он живет, редко может жить какая-нибудь другая рыбка. Впрочем, бывают иногда исключения, и сом одного знакомого мне любителя прожил у него более четырех лет вместе с другими рыбами. Правда, он не давал спуску мелким, но больших рыбок, особенно золотых, почти не трогал, а если иногда и нападал на них, то они, как более живые и поворотливые, почти всегда отделывались от него одним только страхом. Только раз зажевал он с голоду голову вьюна, который был в полтора раза длиннее его самого, но не проглотил, а лишь окровавил и задушил; да в другой, гоняясь за золотой рыбкой, успел схватить ее за голову и заглотить до половины туловища. Однако, так как рыбка эта дальше в пасть не могла войти, то он даже сам испугался, начал метаться, кидаться во все стороны по аквариуму и до тех пор не успокоился, пока не изверг ее обратно; рыбка же эта тем временем, очутясь снова на свободе, поплыла как ни в чем не бывало и прожила после этого еще несколько лет. Последний случай, вероятно, послужил ему хорошим уроком, т.е. с этих пор он сделался осторожнее и до рыбок аквариума больше не дотрагивался.

Будучи ночным хищником, сом этот большую часть дня прятался где-нибудь под скалой, дремал и лишь изредка менял место. Особенно же такая апатия нападала на него в летние, жаркие дни, тогда лежал он по целым дням почти неподвижно и даже ничего не ел. Но лишь только наступал вечер — и сом, как бы пробудившись от томительного сна, начинал шнырять по всем закоулкам аквариума, плескаться и искать добычи; и чем позднее было время, чем ближе к полуночи, тем энергичнее становились эти движения, тем чаще он всплывал на поверхность, чаще выставлял голову из воды, выставлял даже хребет до самого спинного плавника и потом медленно, как бы в изнеможении, тонул, опускался на дно; затем снова всплывал и снова погружался, и так до тех пор, пока совершенно не приходил в изнеможение, что у него выражалось учащенным, тяжелым дыханием и медленным поваживанием усов, как бы ощупывавших, нет ли где поблизости добычи. В отношении последней сом был чувствителен так, как никто: сама кожа его и та, кажется, ее чуяла. Ибо стоило только бросить кусочек червяка или даже чего-либо неживого, недвижущегося, напр., кусок яичного желтка, и бросить не только перед глазами, а даже где-нибудь у кончика хвоста, как сом, почуя добычу, моментально повертывался и стремительно бросался на нее. Особенно же чувствительны в этом отношении были его усы: они чуяли добычу чуть не за аршин.

Вообще сом отличается замечательной способностью обоняния. Если зарыть, напр., в песок на глубине¹/₂ вершка кусочек мяса, то он найдет его сразу, хотя бы последний был завернут и в бумагу. Обыкновенно, проплывая вблизи такого кусочка, он вдруг останавливается, начинает шевелить усами, затем ударяется головой о песок и, взрывая его, вытаскивает наконец оттуда пищу.

Если же он с первого раза не попадает туда, куда надо, то роет в нескольких местах, чуя, что где-то зарыто мясо. При неудачах вьется, кружится, уплывает и снова возвращается: очевидно, запах мяса ему не дает покоя. И так, пока не добьется того, что ищет. Но если поместить этот кусочек в какой-нибудь чашечке на подставке, так, чтобы его не было снизу видно, то сом, чувствуя его присутствие, будет рыть землю у основания подставки и только после долгих поисков догадается, где он, и тогда, подплыв сверху, схватит его.

Вышеупомянутая чувствительность кожи сома выражалась также еще и в отношении к свежести воды, так как лишь только в последней начинал ощущаться недостаток кислорода, как тотчас же кожа сома становилась светлее и делалась светло-сизой с металлическим отливом, напоминающим собой цвет олова, причем под нижней челюстью, сверх того образовывалось еще в форме дельты розово-кровавое пятно. Пятно это, как и бледность цвета кожи, исчезали тотчас же по прибавлении свежей воды, но особенно быстро происходила эта метаморфоза в том случае, если, одновременно с налитием воды, сом схватывал какую-нибудь пищу: червяка, живца ли и притом такого, которого сразу он проглотить был не в состоянии, а проглатывал только после некоторого усилия.

Лучшим кормом сому служит, без сомнения, мелкая живая рыба, но так как живую рыбу давать было жалко и неприятно, то знакомый мне любитель кормил ею своего сомку, как он его называл, только изредка. Да и сам сомка — оттого ли, что ему давали ее редко, или оттого, что для ее приманки ему недоставало его родного ила, зарывшись в который и шевеля усами, как червями, он обыкновенно ее заманивает — ловил ее как-то неохотно, неловко.

Так, однажды, когда пустили к нему в аквариум штук десять мелких голавликов, то он в продолжение целого дня не поймал ни одного, в следующую ночь поймал только трех и то самых плохоньких, а остальных съел лишь по мере истощения сил, следовательно, почти уснувших. Что же касается до дождевых червей, мотыля, то он ел их с величайшей охотой. Давая дождевых червей своему питомцу, мой знакомый давал их целиком. Затем он кормил его еще яичным желтком и сырым мясом. Последнее было всегда мелкоизрубленное и филейное. Но лучшим для сомки кушаньем были черные тараканы, которых он пожирал с таким наслаждением, как какое-нибудь лакомство. Кроме того, наслушавшись, что сомы охотники до молока, что они будто бы даже сосут его у коров, купающихся в воде, мой знакомый угощал его еще изредка молоком, которое наливал ему в маленькую, в виде соска, мягкую гуттаперчевую трубочку. Сом бросался на эту трубочку с жадностью и высасывал всегда всю до конца.

Принимая пищу, сомка глотал ее вовсе не с таким обжорством, как можно себе это представить, глядя на его широкую пасть, но сначала ощупывал ее хорошенько усами и затем только схватывал и вцеплялся в нее, но уже так крепко, что дозволял даже себя вытащить из воды; причем нисколько не конфузился, когда вместе с добычей попадал ему в рот и ваш палец. Вообще сом этот настолько обжился и освоился с окружавшими его людьми, что позволял себя беспрепятственно гладить пальцем по спине и по голове и без всякого страха принимал пищу из рук, а раз как-то, когда наш любитель при перемене воды из аквариума вынимал его оттуда руками, обвился вокруг руки его кольцом. Что, впрочем, выражало это движение — выражало ли оно приязнь, выражало ли гнев — решить трудно, но, во всяком случае, можно поручиться, что он делал это не от страха.

Сом этот был пойман близ города Коломны, в реке Оке, на так называемую счастливую тоню. Первоначально он имел всего 1¹/₂ вершка, но потом значительно вырос и достиг под конец около 5 вершков. Желая, чтобы сомке была повеселее его затворническая жизнь, Г. А. Иванов, так звали любителя, неоднократно старался добыть ему подружку, но долгое время никак не мог этого добиться, хотя заказывал много раз рыбакам, обещая заплатить за сомика ту цену, какую они только пожелают. Наконец после долгих ожиданий рыбаки эти привезли ему сомиху вершков в 7. Вне себя от радости, принес он свое новое приобретение домой и тотчас же, чтобы не терять ни минуты времени, посадил вместе со своим возлюбленным детищем. Но увы! —вместо ожидаемой мирной любви между сомами возгорелась страшная вражда: каждый старался укусить, ранить другого, и, как более смирный и тихий, прежний сом вскоре сделался жертвой новой сомихи.

Вот как описал мне этот любитель опечалившее его событие.

«Лишь только новый сом очутился в обществе моего сомика, как началась у них невообразимая возня, такая возня, какой мне до этих пор между рыбами никогда не приходилось замечать. Она была даже гораздо суетливее и бешенее возни вьюнов. Так что после прежней долгой тишины и спокойствия, царствовавшего обыкновенно в моем аквариуме, мне даже страшно становилось смотреть на их удивительно быстрые движения. Желая дать сомам больше простора, я вынул из аквариума скалу и оставил только в горшочках, поверх песка, одни водяные растения. Тогда я заметил, что прежний сом весьма продолжительно и торопливо стал плавать поверху, а новый оставался на дне и лишь только первый от усталости опускался вниз, как тотчас же подплывал к нему и как будто начинал с ним заигрывать, причем часто открывал и закрывал пасть так, как делают собаки, когда лают или щелкают зубами. Сверх того, так как, плавая, сомики мои очень плескались и, выплескивая через край воду, могли даже как-нибудь выскочить на пол, то вечером я накинул на весь аквариум сетку и оставил ее до утра. Но в то же утро я был невыразимо опечален крайне жалким видом моего прежнего бедного сомика: вся левая боковая сторона головы была искусана, глаз побелел и его как-то выперло, а от угла нижней челюсти (рта) и жабр висели рваные куски. Новый сом, видимо, продолжал нападать на старого, тогда как этот почти и не сопротивлялся, только медленно отплывал от него, прятался между горшками растений и тяжело дышал. Тогда я немедленно вынул забияку из аквариума и бросил его в жестяной окаренок вместимостью ведра в полтора. Но было уже поздно, и бедняжка мой, промучившись еще дня три, уснул навеки».

Сомиха между тем осталась на некоторое время еще жива, но потом, как сильно израненная, покрылась грибком и вскоре последовала за своим супругом. Таким образом, желание нашего любителя вывести сомов в аквариуме окончилось весьма печальной драмой, которая (заметим, между прочим) так сильно подействовала на него, что он забросил аквариум и долго не мог приняться за свою прежнюю охоту.

В дополнение к сообщенному прибавим, что очень маленьких сомов в общем аквариуме держать не следует, так как, по их дикости, им из корма никогда ничего не достается, и они, проголодав несколько недель, большей частью погибают. В случае же невозможности держать иначе, корм им следует бросать ночью.

Налим.— Lota vulgaris Cuv. (рис. 7.130)

Рыба, прославившаяся в гастрономическом мире вкусом своих печенок, составляющих одно из самых изысканных блюд на торжественных обедах.

По наружному своему виду налим походит многим на сома. Тело удлиненное, спереди цилиндрическое, а к хвосту сплюснутое. Тело это покрыто обильной слизью и мелкими, едва заметными, глубоко сидящими в коже чешуйками. Голова сильно расширенная снизу, придавленная; пасть с закругленными челюстями, многочисленными мелкими зубами и маленьким, толстым усиком на подбородке; с круглыми, сильно выпученными и расположенными близ самого лба глазами, радужина которых зеленовато-золотистая. Рассматриваемая сверху, голова эта имеет очень оригинальный вид: она напоминает собой, по ширине челюстей и выпуклости глаз, голову кошки или выдры, с которой налим имеет также много сходства и по прожорливости. Грудные плавники у налима короткие и широкие; брюшные, наоборот, очень узкие и длинные и хвостовой — закругленный. Цвет тела зависит главным образом, как кажется, от качества воды и грунта; большей же частью спина, бока и плавники серовато-зеленые или оливково-зеленые со множеством черно-бурых полос и пятен; а все остальное, равно как и брюшные плавники, белое. Молодые налимчики бывают гораздо пестрее взрослых.

Налим водится преимущественно в северных реках и на юге встречается очень редко. На севере же он достигает самых крупных размеров, доходящих, напр., в Сибири до 3-х аршин длины. Налим любит воду холодную, чистую, с каменистым или иловатым грунтом и тихим течением и выбирает своим местопребыванием обыкновенно ключевые ямы рек и озер. Вообще он любит прохладу, а потому в теплых и мутных водах рек не водится, равно как не водится в прудах и вообще стоячей воде, которой он положительно не выносит или же в очень редких случаях.

Налим рыба преимущественно ночная: выходит на добычу только после заката солнца и возвращается в свое жилище задолго еще до рассвета. Гоняясь за добычей, он держится большей частью на дне или на средней глубине и только в весьма редких случаях всплывает на поверхность. Пища его весьма разнообразна: он ест и червей, и раков, которых вытаскивает из самих нор, и лягушек, и даже самих рыб, но только живых, снулых же, как и вообще никаких мертвых животных, не ест.

Налим, как и лосось, нерестится очень поздно, в самые морозы — в декабре, а иногда даже и в январе (обыкновенно около Крещенья). Из озер он вступает в реки, поднимается вверх по течению, собирается здесь все в большие и большие стаи, входит в устья речек и через неделю или две начинает метать икру. Это метание икры продолжается также с неделю и происходит на мелких, хрящеватых местах, преимущественно на белой гальке, так как к белому цвету налим во время нереста питает особенную слабость.

Икра налима беловата и очень многочисленна. Она выпускается на белые камни, белую гальку и развивается крайне медленно, так медленно, что молодь появляется не ранее как весной, по вскрытии льда; но зато молодь эта растет довольно быстро и часто даже в июне достигает уже 2 вершков роста. Рост налима, впрочем, зависит очень много также от корма, до которого налим крайне жаден, а потому в кормных местах годовалые налимы нередко достигают 7 вершков, между тем как в голодных местах они не имеют даже и трех. Половой зрелости рыба эта достигает лишь на четвертом году и имеет в это время, по меньшей мере, 10 вершков роста.

В аквариумах налимы довольно редки, так как маленьких достать очень трудно, а крупные опасны для других рыб. Здесь налимы требуют очень частой перемены воды или освежения ее кислородом, так как при малейшем в нем недостатке всплывают наверх и с жадностью вдыхают в себя воздух. Вообще в непроточной воде налимы живут с трудом. Едят очень исправно. Лучше всего кормить их сырым мясом, конечно, когда аквариум проточный.

У меня жил одно время хорошенький экземпляр маленького, не более 2 вершков длины, налима. Налим этот был вытащен вместе с растениями и имел вначале не более 1 вершка. Помещенный в большой стеклянный аквариум, он быстро прижился и вырос в 2 месяца до 2 вершков. Днем и ночью налим этот весело плавал взад и вперед, то поднимаясь, то опускаясь, если вода была свежа и холодна; но как только температура ее становилась выше +15° по Р. или содержала в себе недостаточно кислорода, то держался у поверхности и, широко разевая рот, оставался тут по целым часам на одном месте. Пищей ему служил мотыль, который он ел очень исправно, особенно же ночью.

Под Москвой налимы водятся в обилии в Москве-реке под Перервой. По рассказам, здесь ловят их монахи весьма оригинальным способом — руками, вытаскивая из-под камней.

Комментировать эту книгу.

Предыдущая || Следующая || Оглавление